---

РУБЕН АНГАЛАДЯН Писатель, философ, культуролог Двое солдат, ухмыляясь, подошли к нему и залепили рот жирной глиной. Плененный сопротивлялся. Что его сила по сравнению со стальными мускулами крестьянских мышц. Крестьянские руки солдат были также цвета земли. Закатное солнце не спешило за горизонт. А в это время в другом месте Сизиф поднимал камень в гору. Он не видел заката, не видел его красоты и величия, он был весь в себе. Солнце, как камень, думал Сизиф, каждый раз поднимается на гребень неба и далее движется легко и спокойно. Этот пример солнца был для него идеалом. Но сколько лет прошло с тех первых дней, когда он молодой и сильный выбрав гору и камень, начал свое восхождение в историю. Он не думал в молодые годы о многом, - подняться на вершину и показать миру силу своих мышц, силу воли, силу духа, когда гора, ее гордая вершина, ее обособленное положение в этом мире покорятся ему. Теперь, когда он стар и его жизнь прошла в этой схватке, он понимает многое. Но есть и другое – он забыл слова, он не помнит их, хотя их смысл он каждый раз ловит будто в бреду. Старик Сизиф знает, что проиграна целая жизнь (сколько веков?), ибо он ничто без оправдания своей по сути бессмысленной жизни. Да, Сизиф понимал бессмысленность своего то ли труда, то ли бунта, то ли назидания, то ли причуды... Солдаты же в своих действиях всего сказанного не ощущали – в их сердцах не было ненависти или злобы. Им казалось, что они просто выполняют свой священный долг. В это время (предполагаю, что временные сдвиги в прошлое и будущее приведут к тому, что мы разочаруемся в самой логике времени) Вермеер хотел поймать в своих картинах то ли полутона теней, то ли тяжесть воздуха. Это был скрупулезный труд, и даже ему, великому мастеру эти попытки поймать в теле воздуха тень от света удалось всего лишь в нескольких картинах. Солдаты закурили и в тишине слышался их шепот, а также журчание реки и тяжелое дыхание пленного . В их словах была практичная мысль, – сегодняшний день не пройдет зря. Действительно по их разумению враг был пойман. Тишина уравновесила все, что было деформировано в этой стране. Время, оказывается, может лететь вспять. В душах людей разрушался последний оплот жизни – сердобольность черни. Где тут могла выжить поэзия? Но удивительно, она не выживала, а жила полнокровно. Она находила ассоциации и метафоры, она ложилась и вставала вместе с безумием и жестокостью, но не сдавалась… И этому виной была и эта неприятная картина пленения. В стране было все, кроме воздуха. И это лучше всего доказывали эти солдаты, отнявшие его у этого человека, чьи глаза в этих сумерках спокойного вечера должны были напомнить солдатам маслины из родных мест. А Сизиф, старый, немощный и одержимый поднимался на гору. По сути, и горы то уже не было, она износилась, она сравнялась с равниной, и потом стала постепенно ямой. Сначала неглубокой. А здесь, в этой, богом забытой, провинции солдаты, не дождавшись командира, вздремнули. Им снился замечательный бой, будто они вдвоем спасают Испанию. А потом им приснилась большая черная яма, в которую они провалились от большой усталости, и тихо проспали еще несколько часов. И в этом сне появился тот привязанный к речной иве, который усмехался над ними, дразнил и выкрикивал: «Родину спасать не надо. Она сама всех нас спасает». Привязанный человек с замазанным глиной ртом еле дышал. Он пытался слизывать глину языком, а потом глотал, чтобы хоть как-то дышать. Его рот был забит родной землей. Ему сказали все, что можно было и нельзя было сказать. Ему швыряли в лицо такие слова, что слова перестали быть словами, они превращались в тяжелые руки, бьющие наотмашь, они превращались в пули летящие слепо, они превращались в бешенную кровь то на бледном сосредоточенном, но не испугавшемся лице человека, и на шершавом стволе и тонких листьях ивы. Слова были солдатами солдат. А у Сизифа слова оказались тупыми и дерзкими, как старые мышцы, в напряжении держащие камень. Слова превратились в пот от страха и бешенной работы. Река была близка, буквально протяни руку и прохладный глоток спасет тебя от жажды. Набери в ладонь ее и смой ненависть, солдат. Но у пленного были связаны руки, а солдаты не знали, что они жестоки. Простая формула справедливости за Родину толкала к жестокости. Она убила и мысль и подавила сердобольность. Глупость жестока не потому, что хочет быть жестокой, а потому, что ей не дана иная плоскость понимания. Но бывает еще страшнее глупость, – когда она знает, природу собственной жестокости, и добивается ее благосклонности в собственном характере, культивирует и жаждет крови. Сизиф упивался идеей собственного величия, смешной и наивной. В основе этой идеи были: его трудолюбие, его здоровье и сила, его безумие покорить вершину так, как не покорял никто. Да и камень превратился в маленький камушек, который желанная игрушка для малолетних. Солдаты проснулись от песни, которую явственно слышали. Но они поймали чуть ироничную, грустную улыбку этого малознакомого им человека. Отчетливо откуда-то звучала тихая мелодия, с каким-то четким тревожным ритмом. Откуда звучала эта музыка они не догадались… И это еще больше разозлило солдат. Видимо, злость им придавала силы для еще большей любви к Родине. Привязанный к большой иве человек то ли спал, то ли был в обморочном состоянии. Старая ива, чьи ветви медленно опускались и ласкали воды неглубокой реки, чутко охраняла сон пленника. Двумя километрами выше по реке шел отряд таких же солдат, как эти двое, но под другими знаменами. Они так же думали о счастье человека и о судьбе Родины. Они открыто и уверенно шли навстречу своим врагам. «Плененный не уж то умер?» - подумали проснувшиеся солдаты. С любопытными выражениями лиц, что делало их еще глупее, они подошли поближе к пленнику. Он еле дышал, испарина пота блестела как лунная роса. Луна светила во всю ширь испанского неба, глубину которого олицетворял этот физически униженный человек. У него кончились слова и воздух. Чем он дышал? Он попытался встать. Солдаты подняли его и прислонили к стволу, а сами ушли в таверну, где ночью подошедший их отряд закатил кутеж. Сизиф, косолапя, стал катить камень в неглубокую яму. Он не понимал, что вершины нет и, что нет того громадного камня. Он полу ослепшими глазами искал новую вершину. Зачем вся эта игра? Зачем Великому Александру Персия и Индия, а Наполеону Россия и Египет? Как не умно человечество, как много ей надо пережить, чтобы хоть что-то из своего животного начала переосмыслить, чтобы хоть как-то оправдать собственное имя человека. Но был ли Сизиф в обычном смысле человеком или все же мифом? Глина на его лице высохла. Родная земля прятала его лицо и снимала слепку с его горячего и прерывистого дыхания, в котором жили его молчащие слова. Да, он знал силу слова. Солдаты имели свои слова, они были из чужих уст. Именно после пламенных речей их вождя (они признали его своим вождем!) они записались в своей деревне в отряд смельчаков. Им теперь ясен путь спасения Родины. Таких как они в таверне много храбрецов. Кутит отряд, как и положено, кутить мужчинам, после того как заглянули в глаза страха и смерти, после того как сами стали сильными и смелыми, и в бою превращались в смертельную опасность для противника. Стол деревянный, крепкий, дубовый был накрыт отменно. Вино и только вино было красным, и оно напоминало о крови людей своих и чужих… Солдаты устали. Им бы еще хороших девок и счастье было бы полным. Но девок нет. Печально на войне, если девок нет. Но, что за война с родным братом, сыном односельчанином или другом... Ива действительно оберегает этого когда-то очень подвижного человека. Пар с земли поднимался к небу, будто занавес театра, будто вуаль с восточной красавицы. Облако, словно легкий платочек возлюбленной, стало расползаться в близком небе. Подними руку и дотронься до неба… Пленник видел все это отчетливо. Но дотронуться до неба он не мог – его руки привязаны за спиной. Солдаты выходили из таверны с командиром. Он тихим голосом приказал: «Отпустите этого болвана, этого извращенца, этого агитатора и поэта. Пусть, что-нибудь о нас напишет хорошее (все трое рассмеялись). Отпустите на все четыре стороны этого красного змея, этого безумца. Пусть уйдет… Я добрый…» И его отпустили солдаты, быстро развязав ему руки. «Добро разлито по всей стране, хоть и хромает справедливость. Это и его Родина, получается – подумалось одному из солдат». И сомкнулись ряды и отряд ушел за горизонт. Есть ли у Сизифа родина? И кем бы стал Сизиф, если бы она была у него сплошной равниной, или по большей части пустыней, без каких либо гор? О чем бы он мечтал тогда, о горах или о крыльях, а имей крылья, думал бы о воздухе для крыльев? Кто он, Сизиф, этот иррациональный герой? Может он наш современник, убивший время, как собственную жизнь, или он космическое пространство в разбуженном улье человеческого сознания, дающий отвлеченный совет на многие вопросы, а, возможно, формулирующий эти вопросы бытия? Но точно Сизиф не поднимал вопросы патриотизма. Почему? И что делать с той мыслью, которая на бумаге прекрасна, а в жизни уродлива, как химера. Что делать с сегодняшним человечеством, которое тонет в бессмысленной информации и в бесцельном общении? Что делать с самой поэзией, которая умерла вместе с подлинными запахами цветов? Стоит ли находить себя, если точно знаем, что обязательно разочаруемся? Сизиф не понимал, что делает на самом деле, копошась уже у довольно большой могилы. Постепенно выяснилось, что он мечтал лишь о крыльях и пригоршне воздуха, чтобы подняться в небо, к вершине. Он завидовал Икару? Стало быть был моложе Икара… Но ведь мы предупреждали, что нет времени – нет ни прошлого, ни будущего, ни даже настоящего. И парадный портрет королевской семьи, как и чучела кукол, летающие на картинах Гойи, требующие воздуха и свободы не менее страшны, нежели химерические видения художника. Оказалось, власть двух солдат и одного офицера безгранична, если они остановили поток слов у человека, который выхаркивает комки глины и не находит сил хотя бы вымолвить слово. Отряд уходит за второй горизонт.  Вечер, и письмена облаков над человеком остаются как крылья ангелов. Он пытается встать. Ива. Солнце. Река. Испания. Подбежала бездомная собака, мокрая и худая, как и время, в котором все мы живем, где: Ива, Солнце, Река и Испания. И Испания, Река, Ива и солнце и он, поэт остались солдатами в поиске Справедливости, Красоты и Истины. И это длит наше существование на этой грешной Земле. Однако остается еще один вопрос: «Сколько нужно минут, часов, и веков, чтобы воздух в стране исчез, и тогда замолчало слово в горле поэта?..

РУБЕН АНГАЛАДЯН

1855 reads | 19.09.2013