ИОСИФ БРОДСКИЙ (ЧАСТЬ I)
 ЗАРА МИРЗАБЕКЯН Каждый год, двадцать лет подряд, поэт Иосиф Бродский ездил в Венецию. Ездил обычно осенью или зимой, однажды написал: «когда так много позади всего, в особенности горя, сядь в поезд, высадись у моря, оно обширнее, оно и глубже».  Венеция-город-призрак встречает его сказочным панно и, быть может, на сей раз, ему грезится дом. Однажды он обронил другу: «ты не представляешь, как я рад показать Венецию своим. Ты знаешь, я тогда на первую зарплату, получил ее в Мичиганском университете, так вот я на нее купил билет, прилетел сюда и потом провел здесь четырнадцать колоссально несчастных дней, потому что это город, который все время хочется показывать, не смотреть самому, а делиться, говорить, тыкать пальцем. Сюда много людей приезжает, и они скрещено приезжают все. И ты этому мучительно завидуешь, как будто тебе 16 лет снова. А я здесь был абсолютно один, ходил по городу в состоянии чрезвычайной грусти. А на восьмой проснулся, в воскресенье колокола на Сан-Марко как сервизы чайные звучали, и принялся сочинять стишки. Так вот я пошел по городу, сочинял стишки, и вдруг все как будто стало на свое место. А тут естественные наводнения и было воды по колено, такое со мной было впервые. Случайно набрел на площадь, дикий был вечер, холодно, дождь, вода. Пошел и уперся куда-то-там стояла церковь, где крестили Антонио Вивальди. И вдруг я вспомнил его, я смог его по-настоящему вспомнить, как вспоминают не часто, так как никогда не помнят. Не часто. Сколько этот человек мне дал, и в самых неподходящих ситуациях от чего избавил. А теперь я здесь, тут я стою, перед этой церковью, весь насквозь промокший, отчаявшийся как души человеческие. И живой, и живой. А в 72-ом году я сел в самолет и навсегда, я туда больше так и не вернулся. Да, в Россию я не вернулся, хотя тогда я об этом и не думал, но на самом деле я уже тогда, наверное, прошел свою точку невозврата. Ну и, наконец, на место любви не возвращаются,-написал я потом при отлете самолета. Есть такая точка, когда остановить самолет уже невозможно. И вот теперь, ничто не остановит и меня».  Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Петербурге, в еврейской семье. Писать стихи, по собственным словам, начал в 18 лет. Один из крупнейших поэтов XX века, лауреат Нобелевской премии 1987 года, поэт -лауреат США 1991-1992 гг., кавалер ордена «Почетного легиона», обладатель Оксфордской премии Honori… Но все это было потом, а в 1963 году в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья «Окололитературный трутень». Бродского называли изменником родины, тунеядцем, клеймили за «паразитический образ жизни»… А дальше, а дальше все понеслось, была опубликована подборка писем с требованиями наказать «тунеядца» и было очевидно, что статья является сигналом к возможному аресту. Так и последовало: случился арест, и суд, и приговор случился. «Я помню, как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел… Я просто отказывался верить, что еще годами раньше один английский поэт сказал: «Время… боготворит язык», а мир остался прежним. Большая подборка стихов Бродского и стенограмма суда были опубликованы в «Воздушные пути-IV» (Нью-Йорк). «Судья: У вас есть ходатайство к суду? Бродский: Я хотел бы знать, за что меня арестовали? Судья: Это вопрос, а не ходатайство. Бродский: Тогда у меня нет ходатайства». Он был сослан в деревню, где изучал английскую поэзию, Одена. В интервью Бродский назвал это время самым счастливым в жизни. Думается, лукавил. Его всегдашний ужас перед образом жертвы режима вселял нежелание, сопротивление, извечный отказ соответствовать. Подобный ужас преследовал его всю жизнь. В интервью уже на Западе он неоднократно уверял, что в психиатрических больницах Союза неплохо кормят. Реальность, конечно, была страшнее. Один из журналистов сказал ему: «Вы оцениваете это так спокойно сейчас, задним числом! И простите меня, этим тривиализируете значительное и драматичное событие. Зачем?» Бродский: «Нет, я не оцениваю! Я говорю об этом так, как на самом деле думаю! И тогда думал так же. Я отказываюсь все это драматизировать!» У Анны Ахматовой Бродский встречает ее, молодую художницу  Марину Басманову. «Я обнял эти плечи и взглянул… Ни тоски, ни любви, ни печали…». «Она приезжала ко мне в ссылку, мы жили вместе, а потом у нас с Мариной родился сын Андрей». Тихая, анемичная, гордо идущая, так охарактеризовала ее Ахматова, Марина, стала роковой для Иосифа. Вечно убегающая от него, вечный свидетель и адресат, - кем она и осталась. Однако позже она не дала ни одного интервью, ничем не поведала о себе, не было и никаких мемуаров. Все это заставляет в то же время проникнуться острым сочувствием к ней, к Женщине, нечаянно ставшей Музой большого поэта. Ее дом, 15 на улице Глинки, с зелеными лампами, принадлежащий когда-то семейству Бенуа, и сегодня хранит эту тайну. «Так вот, она со мной не уехала, я уехал один. И этим, наверное, все сказано: она осталась». «Она редко улыбалась. Я не знаю, может другим она улыбалась, но мне редко». Она перевернет всю его жизнь, он посвятит ей все, что можно сказать, многое, что писал. Пол его жизни с континентов будут лететь по миру и рассыпаться пеплом бесконечные «Марине Басмановой» стихотворные «не откуда с любовью». Он будет писать ей обо всем, о жизни как о набережной неисцелимых. Первые стихи Бродского с загадочным тогда еще посвящением «МБ» датированы июнем 1962 года. Инкогнито этих инициалов давно раскрыто. За ними- главная и, может быть, единственная любовь поэта. Первые строфы, обращенные к ней, еще не предвещают ничего: «Я обнял эти плечи и взглянул. Ни тоски, ни любви, ни печали». Спустя почти три десятилетия после первого посвящения Бродский адресует Марине последнее, прощальное стихотворение. Издатели отказывались его печатать-так о женщине, пусть даже любимой в прошлом, не говорят. Но Бродский настоял. Ему всего 32, впереди у него еще одна жизнь. 24 года не такой, другой. Мечта сбылась, он увидит мир, теперь его никто не держит. Но больше всего на свете он хочет одного-остаться. За несколько часов до отлета друзья Бродского фотографируют его. Вот он на лавочке у своего дома в ожидании такси, которое доставит его в аэропорт «Пулково». В небольшом чемоданчике вещи, которые он берет с собой в Америку, и печатная машинка. Рано утром 4 июня 1972 года, покидая страну, как казалось и оказалось, навсегда, Иосиф Бродский написал письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу, в котором выразил надежду, что ему разрешат публиковаться в русских изданиях: «Уважаемый Леонид Ильич, покидая Россию не по собственной воле, о чем Вам, может быть известно, я решаюсь обратиться к Вам. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрете Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их еще усложнять. Я надеюсь, Вы поймете меня правильно, поймете, о чем я прошу. Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе. Я думаю, что ни в чем не виноват перед своей Родиной». Мимо ристалищ, капищ, мимо храмов и баров, мимо шикарных кладбищ, мимо больших базаров, мира и горя мимо, мимо Мекки и Рима, синим солнцем палимы, идут по земле пилигримы. В этих строфах нашло отражение все, что позднее станет определяющим для его поэзии: дорога, свобода, аскетизм, одиночество. Оно все тут, в его первом стихотворении «Пилигримы». | |
| ПУБЛИКАЦИИ | |
| 3305 reads | 28.10.2013 |